СРОЧНО!

Домой Добавить в закладки Twitter RSS Карта сайта

Ему была нужна свобода Печать
05.12.2019 00:00

Протоиерей Виталий Шумилов, клирик Дубненско-Талдомского благочиния, поделился с «Православной встречей» главой из книги, которую готовит к печати. В книге автор описывает события своей жизни, но они настолько переплетены с судьбами других людей, что назвать её только автобиографичной нельзя. Представленный отрывок из главы «Саша Любимов» рассказывает о протоиерее Александре Любимове (12.12.1952 – 13.01.2011), так много сделавшем для дубненской Церкви и ставшем любимым батюшкой для большого числа дубненцев – о том времени, когда он ещё не был священником, а находился в духовных поисках.

 

Саша Любимов

С Сашей Любимовым я познакомился в 1983 году. Бывает любовь с первого взгляда, а у нас с Сашей завязалась дружба, хоть и не с первого взгляда, но с первой встречи. Саша был человек редкого обаяния: добрый, искренний, мягкий, деликатный в общении. Некоторые считали его слабохарактерным: он легко уступал внешнему напору, уговорам, даже беспардонности, но до известного предела. Обычно юноши, даже друзья, склонны к скрытому и явному соперничеству, но Саше вполне комфортно было в дружеской компании на вторых и третьих ролях. В армии Саша попал в стройбат и кое-чему там научился, это оказалось промыслительно: ремонт и строительство храмов стало главным делом его жизни.

Попробую очертить круг интересов Саши Любимова на момент нашей встречи. Его интересовала художественная литература, большей частью иностранная с обожаемым Хемингуэем во главе, хотя русскую литературу он тоже читал и чтил. Затем – английский язык, помню, он читал О.Уайльда в подлиннике и поминал добрым словом своего учителя английского языка Давида Натановича Белла. Любил Диккенса, особенно «Записки Пиквикского клуба», сам обладал тонким чувством юмора и вообще был веселым неунывающим человеком. Потом – футбол, болел за московское «Динамо», знал историю клуба, фамилии игроков, кто, в каком году и какие голы забивал. Профессионально (по уровню) играл в шахматы, бегал на дальние дистанции, этому было даже какое-то философское обоснование. Любил всякую живность – рыбки, птички, собачки, кошки, причем далеко не элитных пород: собачек и кошек дети подбирали на улице, иногда приносили птиц с подбитым крылом и т.д. Не дом – Ноев ковчег.

Было еще одно странное увлечение: он не особо интересовался философией, однако «Критику чистого разума» Канта изучил вдоль и поперек, ругал бестолковых переводчиков, которые сделали эту книгу непонятной для широкого читателя. Он нашел где-то подстрочник и сам собирался перевести «великую книгу на человеческий язык». Но главным делом своей жизни он считал тогда завершение романа, который в основном был написан, но не закончен. После прихода в Церковь это дело стало не главным, но Саша, точнее, уже отец Александр, до последних дней не оставлял надежды его закончить. Когда он обустраивал второй этаж загородного дома, то специально спланировал для себя небольшой кабинет с письменным столом, за которым, выйдя на покой, будет дописывать свой роман. Увы, роман доныне сохраняет status quo.

Особого разговора требуют семейные отношения, здесь я постараюсь нарисовать картину того времени – начала 1980-х, потом они видоизменялись (рождение детей, принятие священного сана и т.д.), но только в лучшую, христианскую сторону. В основе этих отношений лежало не показное, глубокое чувство, которое крепло с годами. Любимовы обладали редким талантом моментально прощать обиды и ближним, и дальним. Было забавно наблюдать, как Саша и Лена в шутку подтрунивали друг над другом, а это было постоянно, это нормальный фон в их семье. Александр иногда шутил на грани обидного, но затем тут же приносил извинения: «Хочешь, я тебе ручку поцелую, а хочешь – на колени встану?». Елена делала вид, что страшно сердится и не простит вовеки, но тут же всё прощала, она тоже обладала хорошим чувством юмора.

Семью Любимовых отличало, выражаясь медицинскими терминами, хроническое и даже патологическое гостеприимство. До получения комнаты в коммуналке Любимовы с младенцем Кириллом жили у мамы впятером в однокомнатной квартире (там ещё где-то умещался младший брат Саши). Отец его – доктор физико-математических наук, жил отдельно в другой семье. Когда Саша пришел к Церкви и стал «практикующим» христианином, ему нередко приходилось читать молитвенное правило в ванной или туалете. Характерно, что он и в эту квартиру, где повернуться-то было негде, умудрялся приводить гостей. Естественно, что после переезда в собственную комнату, пусть даже в коммуналке, Любимовы ощущали себя более счастливыми, чем Абрамович, ступавший на палубу своей дорогущей яхты. Семейный бытовой уклад Любимовых был самый простой. Обстановка в комнате более чем скромная, мебель и посуда всех времен и стилей ХХ века. Но при материальных трудностях семьи и убогости жилища «изба» Любимовых всегда была «красна пирогами». После получения отдельной комнаты у Саши завелись «вечные гости». Другой бы жене это надоело, и она гнала бы их веником, но друзья и товарищи Саши нередко становились ее друзьями и товарищами. Некоторые входили в квартиру без стука, иные ночевали, а кормились тут все подряд. Саша по мягкости характера никого не мог выгнать, иногда часа два уговаривал назойливого гостя пойти домой. Впрочем, терпение Елены кончалось раньше, ей просто жалко было Сашу, и она брала на себя все хлопоты по экстрадиции. Со временем Саша преодолел в себе излишнюю мягкость и научился говорить твердое «нет», когда это было нужно.

Сашу отличала от обычного советского гражданина нелюбовь к существующему советскому строю и желание удрать из СССР куда-нибудь подальше, желательно в Америку. Ему нравилось, что в США не надо ни паспортов, ни прописки. Саша даже подавал заявление в ОВИР, требуя отпустить его на ПМЖ в США. После очередного отказа он вынашивал безумный план – уплыть на надувном матрасе из Батуми в Турцию (там, мол, рукой подать) и попросить политического убежища.

Незадолго до нашего знакомства он со своим однокашником по филфаку Павлом Чупровым издал пару номеров машинописного журнала «Негатив» предельно большим тиражом – по пять экземпляров каждого, сколько могла пробить пишущая машинка. Авторам журнала вся советская действительность и официальная литература представлялись в негативе, отсюда и название. Вскоре после выхода журнала в свет Александр имел задушевные беседы и длительное знакомство с «бойцами невидимого фронта», но позже вспоминал о них с теплотой и даже благодарностью.

Гуд бай, Америка…

Сейчас трудно представить, что отец Александр Любимов – русский патриот, исповедующий уваровскую триаду «Православие. Самодержавие. Народность», был когда-то либеральным демократом типа Немцова. Впоследствии он с иронией относился к своим юношеским заблуждениям, а в Америку бы не поехал даже бесплатно.

Эксцентричное поведение и негатив к существующему строю происходили у Александра от беспросветной лжи в Стране Советов, и в Америку он собирался не за «американской мечтой» – заработать миллион долларов, для него это было бы слишком мелко, ему была нужна свобода вообще и творчества в частности. Я бы определил его тогдашнее состояние строкой Пушкина: «Духовной жаждою томим…».

В роли «шестикрылого серафима» на духовном перепутье Александра первым явился не я, а Сергей Пахомов с «Исповедью» Льва Толстого. От Сергея «Исповедь» попала к Александру и тронула его до глубины души. Влияние Пахомова на Александра поначалу было беспредельное. Представьте такую картину: сидят они на остановке и увлечённо беседуют, пропускают несколько автобусов. Александра переполняют духовные вопросы, он не хочет отпускать Сергея, но тут подходит последний автобус. Сергей вскакивает на подножку, придерживает дверь и продолжает что-то вещать, а Саша бежит за ним, пока водитель не потребует закрыть дверь (по рассказу Сергея).

Поначалу Александр тоже ударился в толстовство. Однако, видя экзотические плоды учения Толстого в жизни Сергея, взял курс на Православие. Возможно, сказались гены прадеда-священника (по матери), на которого он внешне был удивительно похож. На момент нашего знакомства я был человеком худо-бедно воцерковлённым, кроме Толстого, успел начитаться кое-каких церковных книжек. На первое время я стал для Александра своего рода гуру – носителем тайных знаний, поскольку в Советском Союзе даже Библию достать было сложно, не говоря о богословской литературе и религиозных философах. Однако эти книги водились в окружении отца Димитрия Дудко, который был моим духовником, и мне иногда падали крохи с его книжной трапезы. Толстенные и часто неудобоваримые тома проглатывались за считанные дни, а то и ночи. Кое-что стало доходить и до Александра. Странно как-то: тогда книг было мало, но читались они жадно и все подряд, теперь их (смотрю на книжные шкафы) от пола до потолка, а читать типа некогда.

Сергей, Александр и я находились на разных этапах духовного пути, но приблизительно на одной ступени социальной лестницы. Мой статус можно было определить так – церковный неофит, числился (иногда даже работал) художником на стекольном заводе в Конаковском районе. Пахомов – ортодоксальный, ревностный, но морально неустойчивый толстовец. Под влиянием «их сиятельства» Сергей бросил мединститут в Москве и «ушел в народ» – строил дачи в Мельдино (хвалился трудовыми мозолями). Потом в начале перестройки из народа ушел в коммерцию и вообще переехал с семьей в Пятигорск. Любимов – сочувствующий Православию и, как положено неформальному советскому писателю, работавший грузчиком в магазине. Поскольку встречи с Сергеем стали редкими, убеждения разными, то место первого друга в моей новой жизни занял Александр Любимов.

 
 
Данные с ЦБР временно не доступны. Приносим свои извинения за неудобство.