Все в таксе гармонично и все, как говорится, при ней - и оригинальная, харизматичная внешность, и ум, и способности к дрессировке. «Вечер перестал быть томным». Эта знаменитая фраза из знаменитого фильма пришла мне в голову после звонка дочери:« Мам, выручи, а! Приюти мальчика на несколько дней. Очень надо». Через несколько минут разговора судьба мальчика была решена. Спустя пару часов он прибыл пристраиваться.

Ворвавшись в квартиру, прижался ко мне, трепеща всем, что трепетало. Приняв изрядную порцию ласки, мальчик ураганом пролетел по квартире, исследовав каждый закуток на предмет, не появилось ли чего новенькоинтересненького за время его отсутствия. Осмотр гостя удовлетворил и несколько успокоил.

Разговор с дочерью носил рекомендательный характер: чем кормить, и, непременно, по часам. Сладкого и мучного нини. Гулять вовремя и желательно побольше. Всё как положено у правильных созданий.

Мы остались одни. Мальчик как-то не сразу понял, что это надолго, принялся перехаживать и ждать, когда же за ним придут. Но никто не шел. Он стоял и смотрел то на дверь, то на меня глазами полными вопросов. Не понял я, дескать, что происходит.

Мальчик - это такса. Но считать его таксой у меня как-то не получается. Такса это маленькая, юркая вытянутая колбаса на кривых ножках. А он? Ну какой же он такса?! Он - такс. Большой и страшно красивый. Из лопоухого щенка, дурошлёпа и шалопая, мальчик незаметно вырос в красавца, который своими крупными габаритами выбивался из стандартов породы. И выбивался сильно. Мы шутили по этому поводу: мутант. Нашему мутанту в его ловком черном с подпалом атласном теле жилось вполне уютно. Можно было часами наблюдать, как под холёной чёрной шкуркой перекатывались упругие мышцы, когда он, не зная удержу, загонял кошек в щели или летел за любимой игрушкой. Какая-то неведомая сила мощно подбрасывала его в прыжке за мячиком, заставляя удивительным образом группироваться, быть поразительно точным в движениях и бросках. Бегая с ребятнёй, он взахлёб радовался жизни. Порой от этой самой жизни получал увесистые шлепки за нахальство и дурошлёпство.

Из щенка получился красивый пёс, который совсем этого не понимал, но в нём было столько природы и столько породы, что однажды всё это в нём ярко проявилось сразу и вдруг. Сидя летом на крыльце дачи, я смотрела на тропинку. Из-за поворота сначала высунулась ушастая голова, затем появилась мощная грудина, называемая килем, которая покоилась на мощных кривых лапах, увенчанных черными, будто лаковыми, когтями, от которых фонтаном разлеталась земля, если мальчик охотился за кротом или землеройкой. Неторопливой походкой комодского варана медленно, с достоинством наш такс двигался в мою сторону. Наблюдая за степенным вышагиванием пса, в моей голове зашевелилось смутное сравнение. Мне показалось, что где-то я уже видела эту неторопливую мощную поступь.

Есть! В мультфильме. Именно так мощно и с достоинством шел, нет, не шёл, а ступал Змей Горыныч.

- Теперь я знаю, как тебя буду называть. Теперь ты Горыныч и никак иначе, - заявила я, нежно поглаживая атласно-чёрную лобастую голову пса и теребя нежные блестящие мягкие уши.

И чем дальше, тем чаще я соглашалась с правильностью данной ему клички.

И вот теперь мы с Горынычем остались одни. Потоптавшись у порога, он решил тут и улечься. Правильно: вдруг придут за ним, а он - вот он, всегда готов. Но никто не шёл, и пёс начал печально вздыхать, положив морду на лапы, не желая менять диспозицию. Я присела около него, погладила:

- Да ладно, Горыныч, не грусти. Это ненадолго. Разве тебе со мной так уж плохо?

Пёс покосился на меня смородиновым глазом и снова вздохнул. Мне стало жаль собаку, и я предательски предложила:

- Хочешь, я тебе вкусняшку дам? - и поманила его в кухню, где всегда был неприкосновенный запас собачьих деликатесов.

Но Горыныч даже не посмотрел в мою сторону.

- Ну и сиди тут один, - проворчала я и отправилась за компьютер.

Работа увлекла, заставив забыть о моём нечаянно случившемся необычном госте. Вдруг странный грохот в коридоре выкинул меня из кресла.

Привычно думая, что одна, я испугалась: кто это может быть в прихожей? Опять забыла закрыться? Вот кто-то чужой и свалился на огонёк. Стало страшно. Пересилив страх, я выглянула: прихожая встретила меня роскошным разгромом.

Сумка, зонт, пакет с книгами, легкомысленно оставленные мною на тумбочке, были беспощадно сброшены, а на расчищенном от них пространстве на боку возлежал Горыныч, уютно пристроив голову с ушами вразброс на моём шарфе и перчатках.

- Ну, ты и свин, - буркнула я, поднимая с пола вещи и пристраивая их на полку. Пёс даже ухом не повёл и не удостоил меня взглядом. Несмотря на погром, я несколько успокоилась: раз перебрался с порога на тумбочку, значит не так всё плохо. Пусть лежит, лишь бы не страдал, подумала я и вернулась в кресло. Но поработать не удалось. Странные звуки наполнили квартиру:

- О-о-о-о-у-у-у-ы-ыы-и-и-и.

Звуки были тонюсенькие и протяжные. Сколько в них было тоски и страдания! На минуту я замерла, не понимая, что это. А звуки набирали силу и уже звучали громко и совсем по-человечески. Получалось что-то вроде:

- Ой-ё-ёй-вау-у-у-у-а-а-а-ыы-ы-ы

Внутри у меня противно задрожало. Почему-то вспомнилась собака Баскервилей и стало совсем неуютно. Я снова встала и на цыпочках подошла к двери, стараясь тихонько, не издавая звуков, выглянуть в коридор, не привлекая внимания пса. Он сидел изваянием на тумбочке, картинно подняв морду вверх, самозабвенно выл, вкладывая в этот вой тонны тоски, страдания и боли. Напрасно я старалась быть незаметной для него. На меня он внимания не обращал. Для него я была чем-то вроде шкафа в прихожей. Мысль о соседях толкнула меня на переговоры с псом:

- Как не стыдно! А ещё Горынычем прозываешься. Хватит рыдать-то, народ весь в округе переполошишь. Решат, что тут шкуродёрню устроили, - совестила я собаку. Он замолчал, посмотрел на меня и отвернулся.

Поработать, видимо, не удастся, решила я и отправилась в кухню после пережитого кофейку хлебнуть. Пока закипало в чайнике, я соорудила себе премьерный бутерброд. Премьерный потому, что намазала его паштетом из дикого кабана с трюфелями, купленным впервые для пробы. Запах бутерброда показался вполне аппетитным. Где-то в комнате пропел мобильный. Звонил муж, предупреждая, что скоро будет.

Прихватив с собой телефон, я вернулась в кухню. Сев за стол, я, не торопясь и предвкушая удовольствие, придвинула чашку с ароматным кофе и тарелку с бутербродом. Но аппетитного бутерброда на ней не было. Тарелка сверкала чистотой. Бутербродная премьера не случилась. Мозг мой предположил: может, я только собиралась намазать? Да нет, как же? Я же помню, вот и нож измазан паштетом. Не выжила же я ещё из ума! Рановато, вроде. И, наконец, гаденькая догадка повела меня в прихожую. Горыныч лежал тихо, странным образом скрестив передние лапы на морде, перекрыв ими глаза. Поза напомнила мне анекдот «Ой, Ваня, бей только не по голове». Я присела около собаки и уловила знакомый запах кабаньего паштета.

- Угостился, значит, ворюга? Тебе бутерброд тоже показался аппетитным? - корила я Горыныча, - Утешился, стало быть. Не стыдно? Вообще-то правильно, милостей, то есть вкусняшек, ни от кого решил не ждать, сам взял то, что захотел, - резюмировала я. А из-под скрещенных на морде лап почти незаметно выглядывал смородиновый глаз собаки, провожавший каждое моё движение.

- Да ладно уж. Если тебе стало легче, живи, - засмеялась я и пошла снова в кухню разогревать ужин. Хлопоты отвлекли. За окном громыхнули небеса, угрожая ливнем. Я выглянула на лоджию.

Мысль о том, что муж будет добираться под дождём, меня не обрадовала, но изменить это я была не в силах. Было решено продолжить подготовку к ужину. Но где сливочное масло? Я же только что открыла новую пачку вот тут на столе? И уже вторая за вечер гаденькая догадка заставила меня отправиться к месту обитания зверя по кличке Горыныч. Тот, поставив передние лапы на обертку от масла, чтоб она не ездила по полу, довылизывал с неё вкусные остатки исчезнувшего продукта. Я села в прихожей и беззлобно, почти ласково, с полной безнадежностью в голосе произнесла:

- Ах, ты, сволочь комодская! Тебя же от жирного прохватит. Что ж ты творишь? И куда в тебя влезает только?

Приход с работы мужа, которого он очень признавал, съеденные деликатесы и длительная прогулка привели Горыныча в доброе расположение духа. Вечер он провел уютно и под боком у хозяина дома. Поздним вечером попытки залезть в кровать к мужу ни к чему не привели, но утром они дышали ноздря в ноздрю, разделив по-братски подушку. Мальчик был неисправим.

Прошла неделя. Горыныч бодрыми шагами цокал коготками по квартире, шныряя по углам и выволакивая всё, что только казалось ему интересным. Неделя пролетела в заботах, открытиях, привыкании к собаке и собаки - к нам. Вернувшуюся дочь Горыныч встретил восторженным визгом, прыжками, стараясь лизнуть её лицо. И не было собачьему счастью конца.

Вечером я обвела взглядом стол и по привычке стала проверять: так, масло убрала, это убрала, вроде всё. Посмотреть ещё надо, хорошо ли закрыто ведро с отходами. Потом, вдруг опомнившись, остановилась, села и рассмеялась:

- Эх, Горыныч! Всего неделя, а какая дрессура!

Марина КРИВОНОСОВА