СРОЧНО!

Домой Добавить в закладки Twitter RSS Карта сайта

Лекция-концерт "Музыка и поэзия в театре и кино" в Доме Культуры "Мир" Печать
24.01.2013 06:41

К 100-летию первого главного конструктора ГОС МКБ «Радуга» Александра Яковлевича Березняка продолжаем публиковать главы из книги Ю. А. Остапенко «Ракетой сверкнувшая жизнь», в которой собраны уникальные факты из жизни генерального конструктора этого предприятия.

«Дел  в последнюю неделю  месяца у любого руководителя  всегда по горло и даже  выше, но Александр Яковлевич быстро свернул неотложные дела, перенес на завтра отложные,  распределил между заместителями   горящие и тлеющие проблемы и, к великому изумлению коллег,  в половине шестого покинул КБ, сел в свою «Волгу» и понесся в сторону плотины.  Впрочем, слово «понесся» здесь  употреблено в качестве определения того, как спешил сам Березняк. Недавний снегопад сделал дорогу    почти непроезжей, «Волга» пробуксовывала, юзила и  двигалась вперед  с черепашьей скоростью.   Опоздать никак не хотелось, и  Александр Яковлевич успел-таки к «нулям» – ровно в шесть часов был у «Мира», пробрался  во второй ряд, где  в частоколе голов виднелось одно свободное  пространство – там и было его место. Благо, что концерты такого рода начинаются всегда с опозданием, и Березняк успел поблагодарить Образцова  (И.Ф. Образцов, академик АН СССР, ректор МАИ, уроженец Твери – прим. ред.) за заботу, извиниться за... И тут зал обрушился от грохота  аплодисментов.
На сцену вышел невысокий парень  в свитере и  линялых джинсах и, подняв вверх гитару, поприветствовал собравшихся.   Был он молод,   лет тридцати  не более.
«Добрый вечер! Обычно, наверное, все приезжающие к вам рассказывают, что они больны. И я тоже не буду оригинален и скажу, что я действительно немного простыл. Поэтому я буду сегодня хрипеть. Я обычно всегда хриплю, но сегодня я буду хрипеть больше», – так начался тот концерт в ДК «Мир».  
Аплодисменты не прекращались, и Березняк сумел  собраться с мыслями и  вспомнить все, что он слышал о Высоцком, вспомнить, что слышал из Высоцкого, но тут гитара издала стон, который, казалось,  ничего не имел общего с музыкой, и зал заполнили звуки песен, никогда не звучавшие в этом добропорядочном советском очаге культуры.
Я – Як-истребитель// Мотор мой звенит,// Небо – моя обитель.// А тот, который во мне сидит, //Считает, что он – истребитель...
Вспоминать было некогда, потому что низкий хриплый голос певца заполнил зал, который  буквально затаил дыхание.
В этом бою мной «юнкерс» был сбит,// Я сделал с ним, что хотел. // А тот, который во мне сидит, //  Ужасно мне надоел.

Только сейчас Березняк осознал, что песня поется от имени железного самолета, и подумал, что, быть может, те творения, которые создают они, конструкторы, инженеры, тоже имеют душу, и этот хриплый парень сумел в нее проникнуть, а создателям это не дано?
Каждый метр волжских  берегов   помнил о  недавно отгремевшей  войне, земля  окрест была нашпигована осколками мин, снарядов,  обломками танков, самолетов, и она  сердцами людей, сидящих здесь, внимала  словам песен о войне, так не похожих на все те, что пелись раньше.
Из бомбардировщика  бомба несет// Смерть аэродрому, // А кажется, стабилизатор поет: «Мир вашему дому».
Мгновенно в памяти всплыл эпизод, когда он, Березняк,  нынешним летом на рыбалке наткнулся    на останки бойцов в заросшей бурьяном воронке. И тогда подумалось, что мира в нашем доме не будет, пока не похоронен последний погибший солдат Великой Отечественной. Возможно, что так думали и другие, поскольку тот, который на сцене, словно угадывая настроение слушателей, ударил по струнам:
На братских могилах не ставят крестов//  И вдовы на них не рыдают, //К ним кто-то приносит букеты  цветов//  И Вечный огонь зажигает. //А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк, //Горящие русские хаты, //Горящий Смоленск  и горящий Рейхстаг// Горящее сердце солдата.

Еще на бегу в зал Березняк успел прочитать афишу сегодняшнего концерта. Она звучала так:  «Музыка и поэзия в театре и кино»,  но, разумеется,  никто и не ждал от надрывавшего душу певца  каких-то слов  по теме, обозначенной в афише.  Все хотели слушать этого молодого человека, непостижимым образом сумевшего вобрать в себя все радости и беды современного бытия  и  силой своего невероятного таланта рассказать о них своим сверстникам.  И не только им.
Все сроки уже закончены// И у лагерных ворот, //Что крест-накрест заколочены, //Надпись: «Все ушли на фронт».
– Откуда он все это знает, ведь совсем молодой, мальчишка, – Березняк не сразу понял, что это говорит сидящий рядом Образцов. Этот вопрос и ему сейчас не давал покоя, но  что-то мешало, что-то не давало признать тот факт, что  ты сегодня присутствуешь на концерте, который дает выдающийся артист невероятного таланта…
А  выдающийся артист невероятного таланта уже сошел с военной тропы и   запел отчаянно приветствуемую зрителями,  видимо, хорошо им известную очередную песню, в которой вдруг приоткрылась ранимая душа поэта:
Если я богат, как царь морской,
// Крикни только мне: «Лови блесну!»// Мир подводный  и надводный свой, //Не задумываясь, выплесну. // Дом хрустальный на горе для нее, //Сам, как пес бы, так и рос в цепи.// Родники мои серебряные, //Золотые мои россыпи.
Зал надрывался от аплодисментов, и Березняк понял, что творчество этого человека, сдерживаемое и отнюдь не поощряемое,  овладело душами его современников  настолько прочно, что все запреты  будут только во вред тем, кто хотел бы поставить плотину на пути этого мощного поэтического потока.
Люблю тебя сейчас // Не тайно – напоказ. //Не «после» и не «до» в лучах твоих сгораю. //Навзрыд или смеясь, //Но я люблю сейчас, //А в прошлом не хочу, а в будущем   – не знаю. //В прошедшем «Я любил» – //Печальнее могил, //Все нежное во мне бескрылит и стреножит. //Хотя поэт поэтов говорил: «Я вас любил. Любовь еще быть может…».

Потом Березняк прочтет где-то, что существует волшебная сила искусства, которая  поднимает с  глубин души позабытое, сокровенное, любимое.  Чем иным объяснить то, что в эти минуты Березняк вспомнил о первой влюбленности, которая случилась в невероятно далекие довоенные годы в альпинистском лагере. И словно чтобы подтвердить это, Высоцкий запел  из «Вертикали»:
В суету городов и в потоки машин// Возвращаемся мы – просто некуда деться! //И спускаемся мы с покоренных вершин, //Оставляя в горах, оставляя в горах свое сердце.
«А ведь не было у меня  времени  более счастливого и радостного, чем время, проведенное в горах, – внезапно подумалось нашему герою. – Ведь, если где и была свобода, то только там, на заоблачных склонах Эльбруса или Теберды.  Всю жизнь прожить в жестких рамках ограничений, которые на тебя накладывают общество,  строй, условности, это не может не отразиться на психике, на личности. Но,  с другой стороны, на Эльбрусе нет жизни…
Что же делать –// и боги спускались на землю.
Артист подошел  к маленькому столику, на котором стоял стакан воды, отхлебнул глоток, вытер мокрое от пота лицо и вновь подошел к микрофону:
– Я не в первый раз в Дубне, и мне очень нравится здешняя аудитория. Хотя меня постоянно предупреждают, чтобы я вел себя поосторожнее, тут все пропитано секретами, тут  государственные тайны, и я не должен касаться острых тем.  А как я могу их коснуться, ей-богу?
Мы бдительны  – мы тайн не разболтаем, // Они в надежных жилистых руках. //К тому же этих тайн мы знать не знаем, //Мы умникам секреты доверяем,// А мы, даст бог, походим в дураках. //Мы телевизоров понакупали. В шесть – по второй – смотрели про хоккей, //А в семь – по всем – Нью-Йорк передавали. //Я не  видал, ребенка мы купали,// Но там у них, наверное, оўкей! //Хотя волнуюсь, в голове вопросы: //Как негры там? Убрали ль урожай? //Как там в Ливане? Что там у Сомосы? //Ясир здоров ли? Каковы прогнозы? //Как с Картером? На месте ли Китай?
Он словно забавлялся, рассказывая всем, кто в этот вечер собрался в «Мире», о них самих, о себе самом, о нашей  жизни.
– Я теперь понимаю, – это снова Образцов, – почему мои студенты с ума сходят  по Высоцкому. Он первый, наверное, из публичных людей говорит с ними на их языке, без словесной шелухи, обо  всем наболевшем, обо всем злободневном.
– Для этого самому надо быть свободным ото все этой шелухи, о которой вы говорите.  Как ему это удалось, ума не приложу.
– Талант, Александр Яковлевич. Талант. Иного тут быть не может.
А Высоцкий снова отпил воды и сказал, что он   заканчивает   выступление, но   может спеть еще несколько песен по желанию публики. И тотчас зал,  словно сговорившись, стал кричать: «Диалог у телевизора», про «товарищей ученых», «Баньку по-черному»... Видно было, что собравшиеся хорошо знают репертуар московского барда.
Высоцкий словно ждал этого, потому что  тотчас же, без привычного перебора струн, запел:
Товарищи ученые! Доценты с кандидатами!  //Запутались вы с иксами, запутались в нулях.// Сидите, разлагаете молекулы на атомы, //Забыв, что разлагается картофель на полях.// Товарищи ученые! Кончайте поножовщину. //Кончайте ваши опыты – едрит  и андигрид,// Садитесь вон в полуторку, езжайте к нам, в Тамбовщину, //А гамма-излучение денек повременит.
Сказать, что зал горячо  встречал эту песню, значит, ничего не сказать.
Зал стонал от восторга, подбадривая певца аплодисментами после каждой строфы.
Значит так. Автобусом к колхозу подъезжаем, // А там рысцой – и не стонать!// Небось, картошку все мы уважаем, //Когда с сольцой ее намять.
Березняк вдруг почувствовал себя, словно его обманули. Не далее как нынешней осенью он неожиданно для себя столкнулся  с глухой стеной непонимания  в своем коллективе. Едва ли не впервые в своей практике. После того, как он, вернувшись из райкома, выступил с информацией о необходимости помочь подшефному колхозу с уборкой картофеля, он услышал голоса недовольства с мест, причем из уст людей, от которых этого он не рассчитывал  услышать никогда.  
То, что люди с неохотой ездят в колхоз на  уборку урожая, для Березняка (как и для любого советского руководителя), разумеется, секретом не было, но он (как и все  знакомые ему советские руководители) полагал, что  его подчиненные,  как и он, понимают необходимость этой меры. Напрасно он говорил, что без помощи горожан колхозы, как наиболее отсталый в техническом отношении блок  советского хозяйственного механизма, не  могут  выполнять свои задачи. На Украине горожане ездили убирать свеклу, в  Казахстане – сено, в Узбекистане студенты и школьники на месяц отправлялись в колхозы на сбор хлопка.  Это были, если так можно выразиться, правила игры, и их следовало соблюдать.  А те, кто возражал Березняку, соблюдать эти правила отказывались.  Но не мог же  Александр Яковлевич  сказать своим людям, что все это он говорил в райкоме: сколько можно  специалистов  высочайшего класса, способных запускать ракеты, летящие за три звука, посылать в сентябрьскую непогоду ковыряться в борозде, а потом лечить  простывших людей, труд которых важен именно в КБ. Березняку мягко но настойчиво посоветовали больше этот вопрос не поднимать, поскольку может создаться впечатление, что он не понимает политики партии.
Ах, если бы он  мог   сказать  все, что думает об этой самой политике.  А он не мог. А этот лицедей с гитарой может! «Сидите, там, разлагаете молекулы на атомы, забыв, что разлагается картофель на полях». Наверное, и эти ребята из ядерного института, что сейчас подошли к рампе и хлопают барду, тоже задают начальству вопросы: зачем атомщикам ехать в колхоз? А начальники, понимающие политику партии, вертятся, как ужи на сковородке.
Размышляя таким образом,  Березняк  поспешал за Образцовым, который, в свою очередь, пробивался сквозь гомонящую молодежную толпу к стоящему в фойе новому директору института Николаю Николаевичу Боголюбову.  С Николаем Николаевичем Березняк  встречался только на пленуме райкома партии и не был близко знаком, поэтому не знал, как вести себя, хотя то, что он пришел на концерт Высоцкого, кое о чем говорило.  Но и здесь связующим звеном оказался Образцов.
– Теперь я  понимаю своих студентов, которые даже в институт ходят с магнитофонами, – говорил Образцов, заходя вслед за своими спутниками в кабинет директора Дома культуры. –  Они чувствуют, что певец этот говорит с ними на одном языке, говорит о том, что волнует всех. Однако у нас в институте запрещено проигрывание  магнитофонных записей, – поспешил добавить он.
– Думаю, не только с  молодежью у него общий язык, – осторожно вступил в разговор Березняк. –  Какие  замечательные  песни о войне. («Я – Як-истребитель»)! Огромного потенциала артист. Но, по-моему, по краю ходит…  
Боголюбов надел  пальто,  пожал руки спутникам и, собираясь уходить, задумчиво протянул:
– Власть может быть жесткой, доброй, какой угодно, но только не смешной. Александр Яковлевич, а вы не игнорируйте нас. Заходите, мы ведь в одном городе живем.
Потянулись к выходу и Образцов с Березняком. Прощаясь, Иван Филиппович сказал:
– Александр Яковлевич, у нас все не получается встреча на вашей территории, но  лекцию  у нас в институте я не отменяю. После зимних каникул мы ждем вас. Хорошо? До встречи.
Погруженный в раздумья, Березняк сел в машину и  на малой скорости повел ее на левый берег.  Концерт московского  артиста оставил глубокое впечатление, поскольку, Березняк это прекрасно ощущал, глубоким был и сам артист.  Но, скорее всего, ходу ему не дадут,  а вот над «Товарищами учеными»   все смеялись от души. Да, пожалуй, не от души, а с горькой иронией.  Смешными там выглядели не председатель колхоза, который предлагал гамма-излучению денек повременить, и не доценты с кандидатами, которые  славно поработали и славно отдохнули на картофельном поле. Смеялись над властью, которая не  в состоянии    устранить этого противоречия.  Тут два пути. Или задвинуть не в меру разошедшегося артиста, или наладить работу так, чтобы горожане не выезжали на поля. Скорее всего, пойдут по первому пути. И быстрее, и привычнее.
Заводской поселок на левом берегу уже спал, и, загнав машину, Березняк потихоньку стал подниматься к себе на этаж...»

 
 
< Января 2013 >
П В С Ч П С В
  1 2 3 4 5 6
7 8 9 10 11 12 13
14 15 16 17 18 19 20
21 22 23 25 26 27
28 29 30 31      
Данные с ЦБР временно не доступны. Приносим свои извинения за неудобство.