(Памяти протоиерея Александра Любимова)

Новым чувствам всем сердцем отдался.

Как ребенок душою я стал,

И я сжег все, чему поклонялся,

Поклонился всему, что сжигал.

И.С.Тургенев

Гуд бай, Америка…

С Александром Любимовым я познакомился в 1983 году. Говорят, что бывает любовь с первого взгляда, а у нас дружба завязалась если не с первого взгляда, то с первой встречи. Передо мной был человек редкого обаяния: добрый, искренний, мягкий, деликатный в общении. Некоторые считали Александра слабохарактерным. Он легко уступал внешнему напору, уговорам, даже беспардонности, но до известного предела. Далее Александр открывался совершенно с другой стороны: он не кричал, не рвал тельняшку, но всякому становилось понятно, что никаких уступок более не будет – не на того напали. Я особенно ценил в Александре это качество, он иногда и меня останавливал «мягко, но твердо». Обычно юноши, даже друзья, склонны к скрытому соперничеству, но Александру вполне комфортно было в дружеской компании на вторых и третьих ролях, хотя он и там не терялся, поскольку был яркой личностью.

Попробую очертить круг интересов Александра Любимова на момент нашей встречи. Его интересовала художественная литература, большей частью иностранная с обожаемым Хемингуэем во главе, хотя русскую литературу он тоже читал и чтил. Затем – английский язык, помню, читал О.Уайльда в подлиннике и поминал добрым словом своего учителя английского языка Давида Натановича Бэлла. Любил Диккенса, особенно «Записки Пиквикского клуба», сам обладал тонким чувством юмора, и вообще был веселым, неунывающим человеком. Потом – футбол, болел за московское «Динамо», знал историю клуба, фамилии игроков, кто, в каком году и какие забивал голы.  Хорошо играл в шахматы, бегал на дальние дистанции, этому было даже какое-то философское обоснование. Любил всякую живность – рыбки, птички, собачки, кошки, причем далеко не элитных пород: собачек и кошек дети подбирали на улице, иногда приносили птиц с подбитым крылом. Не дом – Ноев ковчег. Было еще одно странное увлечение: он не особо интересовался философией, однако «Критику чистого разума» Канта изучил вдоль и поперек, ругал бестолковых переводчиков, нашел где-то подстрочник и сам собирался перевести «эту великую книгу на человеческий язык». Но главным делом своей жизни он считал тогда завершение романа, который, по сути, был написан, но не закончен. После прихода в Церковь это дело стало не главным, но отец Александр до последних дней не оставлял надежды его когда-нибудь окончить.

Особого разговора требуют семейные отношения, здесь я постараюсь нарисовать картину того времени – начала 1980-х, потом они видоизменялись (рождение детей, принятие священного сана и т.д.), но только в лучшую, христианскую сторону. В основе этих отношений лежало не показное, глубокое чувство, которое крепло с годами. Любимовы обладали редким талантом моментально прощать обиды и ближним и дальним. Было забавно наблюдать, как Саша и Лена в шутку подтрунивали друг над другом, а это было постоянно, это нормальный фон в их семье. Александр иногда шутил на грани обидного, но затем тут же приносил извинения: «Хочешь, я тебе ручку поцелую, а хочешь – на колени встану?» Елена делала вид, что не простит вовеки, но тут же все прощала, у нее тоже хорошее чувство юмора. Она вообще ему всегда и все прощала. Александр ценил это качество и старался не злоупотреблять, поскольку был человеком совестливым. Елена часто иронически относилась к увлечениям Александра, но всегда снисходительно. Не ставила ультиматумов типа: или я, или там еще что-то.

Семью Любимовых отличало хроническое, даже патологическое гостеприимство. До получения комнаты в коммуналке Любимовы с младенцем Кириллом жили у мамы впятером в однокомнатной квартире (там еще жил младший брат Александра). Когда Александр пришел к Церкви и стал «практикующим» христианином, ему нередко приходилось читать молитвенное правило в ванной или туалете. Характерно, что он и в эту квартиру, где повернуться-то было негде, умудрялся приводить гостей. Естественно, что после переезда в собственную комнату, пусть даже в коммуналке, Любимовы ощущали себя более счастливыми, чем Абрамович, вступая на палубу своей самой дорогой яхты. Семейный уклад Любимовых был довольно простой, без оглядки на лучшие дома Филадельфии. Обстановка в комнате более чем скромная, мебель и посуда всех времен и стилей ХХ века. Но при материальных трудностях семьи и убогости жилища «изба» Любимовых всегда была «красна пирогами». После получения отдельной комнаты у Александра завелись «вечные гости», другой бы жене это надоело, и гнала бы их веником, но почему-то друзья и товарищи Александра нередко становились ее друзьями и товарищами. Некоторые входили в квартиру без стука, иные ночевали, а кормились тут все подряд. Александр по мягкости характера никого не мог выгнать, иногда уговаривал назойливого гостя часа по два. Впрочем, терпение Елены кончалось раньше, ей просто жалко было Александра, и она брала на себя все хлопоты по экстрадиции персоны нон грата. Со временем Александр преодолел в себе излишнюю мягкость и научился говорить твердое «нет», когда это было нужно.

Два слова об отношении Александра к родителям. Они были в разводе. Мама – Людмила Сергеевна временами навещала сына, и он всегда с радостью принимал ее, не тяготился общением с матерью, как это часто бывает. У Елены со свекровью также были на редкость хорошие отношения. Мама, хоть и родилась в семье священника, но в советские годы от веры отошла. Когда Александра рукоположили в священники, она постепенно стала ходить на службы и умерла по-христиански после исповеди и причастия.

С отцом – Валентином Борисовичем Александр тесно не общался, но года за два до его смерти они неожиданно сдружились. Отец уже был тяжело болен, и Александр приходил к нему каждый понедельник. Это стало незыблемым правилом. Если Александру по каким-то причинам не удавалось навестить отца в положенный день, точнее вечер, тогда ему приходилось серьезно объясняться. Бывало, звоню Александру, мол, давай встретимся, а он – не могу, сегодня иду к отцу. Поначалу отец – доктор наук, профессор, недоверчиво относился к убеждениям сына, но в результате многочисленных бесед о науке и вере, о смысле жизни позиция отца поменялась. Он был крещен в детстве, признавал существование Бога и многое из того, что исповедует православие, но практически до церкви так и не дошел.

К вредным привычкам Александра, кроме обычных молодежных, можно отнести нелюбовь к существующему советскому строю и желание удрать из СССР куда-нибудь подальше, желательно в Америку. Ему нравилось, что в США не надо ни паспортов, ни прописки. Александр даже подавал заявление в ОВИР (Отдел виз и регистраций), требуя отпустить его на ПМЖ в США. После очередного отказа он вынашивал мечту или даже план – уплыть на надувном матрасе из Батуми в Турцию (там рукой подать), и попросить политического убежища.

Незадолго до нашего знакомства он со своим однокашником по филфаку Павлом Чупровым издал пару номеров машинописного журнала «Негатив» предельно большим тиражом – по пять экземпляров каждого. Авторам журнала вся советская действительность и официальная литература представлялись в негативе, отсюда и название. Вскоре после выхода журнала в свет Александр имел задушевные беседы и длительное знакомство с «бойцами невидимого фронта», но позже  вспоминал о них с теплотой и даже благодарностью.

Сейчас трудно представить, что отец Александр Любимов – русский патриот, исповедующий уваровскую триаду «Православие. Самодержавие. Народность», был когда-то либеральным демократом типа Немцова. Впоследствии он с иронией относился к своим юношеским заблуждениям, а в Америку бы не поехал ни за какие деньги.

Эксцентричное поведение и разнообразные увлечения Александра происходили от беспросветной лжи в стране Советов, и в Америку он собирался не за «американской мечтой» –  заработать миллион долларов, для него это было бы слишком мелко. Тогда он и сам толком не знал, чего он хочет. Я бы определил его состояние строкой Пушкина: «духовной жаждою томим…»

От «Негатива» к «Исповеди»

В роли «шестикрылого серафима» на духовном перепутье Александру явился наш общий друг Сергей Пахомов с «Исповедью» Льва Толстого. Так получилось, что путь нас троих: меня, Сергея и Александра к вере и Церкви лежал через «Исповедь» Л.Толстого. Это была едва ли не единственная книга религиозно-философского содержания, изданная в СССР в эпоху развитого социализма (атеистическая макулатура не в счет). Сначала этот заветный том попал ко мне и заставил всерьез задуматься о «проклятых вопросах». Потом «Исповедь» перешла к Сергею. Он же по своей безудержной натуре окунулся в учение Толстого с головой: спал на голом полу, ел сырые овощи, одевался в какое-то рубище. Однако время от времени у Сергея наступали «разгрузочные дни», а то и недели – пускался во все тяжкие. Своей безудержной фантазией и решимостью ее воплощения он чем-то напоминал графа Корнеева из «Драмы на охоте», но его решимости хватало ненадолго.

От Сергея «Исповедь» попала к Александру и проняла его до глубины души. Как познакомились эти две яркие личности, я не помню, но влияние Пахомова на Александра поначалу было огромное. Представьте такую картину: сидят они на остановке и оживленно беседуют. Александра переполняют духовные вопросы, но тут подходит автобус. Сергей вскакивает на подножку, придерживает дверь и продолжает вещать, а Саша бежит за ним еще метров сорок, внимая каждому слову… (по рассказу Сергея).

Поначалу Александр тоже «ударился» в толстовство. Однако видя экзотические плоды учения Толстого в жизни Сергея, он берет курс на православие. Возможно, сказались гены деда-священника. К тому же Сергей «зациклился» на Толстом и ничего нового Александру дать уже не мог. На момент нашего знакомства я был человеком худо-бедно воцерковленным, кроме Толстого успел начитаться кое-каких церковных книжек. На первое время я стал для Александра гуру – носителем тайных знаний, поскольку в Советском Союзе даже Библию достать было сложно, не говоря о богословской литературе и религиозных философах. Однако эти книги водились в окружении отца Димитрия Дудко, который был моим первым духовником, и мне иногда падали «крохи» с его духовной трапезы. Толстенные и часто неудобоваримые тома проглатывались за считанные дни, а то и ночи. Кое-что стало доходить и до Александра. Странно как-то: тогда книг было мало, но читались они взахлеб и все подряд, теперь их (смотрю по сторонам) – от пола до потолка, а читать типа некогда?

Сергей, Александр и я находились на разных этапах духовного пути, но приблизительно на одной ступени социальной лестницы. Мой статус можно было определить так: церковный неофит, числился (иногда даже работал) художником на стекольном заводе где-то в Конаковском районе. Пахомов – ортодоксальный, ревностный, но морально неустойчивый толстовец. Под влиянием «их сиятельства» Сергей бросил мединститут в Москве и «ушел в народ» – строил дачи в Мельдино (хвалился трудовыми мозолями). Потом из народа ушел в коммерцию. Любимов – сочувствующий православию, работал, как положено талантливому писателю, грузчиком в магазине.

Орудьево – прародина дубненского православия

Было еще несколько интересных этапов в духовной жизни Александра Любимова, об этом в свое время я напишу подробнее, но по-настоящему Александр встал на ноги, когда начал посещать Покровский храм в Орудьево. Там его под свое крыло взял отец Виктор Драчков – мудрый, рассудительный пастырь, он поубавил у Александра (и не только у него) диссидентской пыл, научил, что называется, «Родину любить» в прямом хорошем смысле этого слова. Приучал к церковному пению и чтению. Ходила в наших кругах еще одна книга, имевшая большое влияние на формирование православно-патриотического мировоззрения, – «Сказания о русской земле» военного историка А.Д. Нечволодова. Книга интереснейшая, масса иллюстраций, не говоря уже о пользе для воспитания юношества и не только юношества.

Кроме Александра и Елены Любимовых в Орудьево ездили покойный отец Виктор Паршинцев с женой Натальей, Александр Родин (ныне игумен Иона), прозванный за свою отеческую заботу о ближних «отец родной», Сергей Осипов, Вячеслав Звежинский, Александр и Лиля Журавлевы, Александр Харин, Николай Кабанов, ваш покорный слуга с женой Валентиной, Славик Пелевин. Брали с собой и детей. Там, кстати, и сами венчались, и детей крестили. Ездили в Орудьево еще несколько человек, но из старшего поколения, мы с ними мало общались.

Штаб-квартирой молодых православных дубненцев естественным образом стала уже знакомая нам комната Любимовых в коммуналке. Наши встречи походили на нелегальные собрания революционеров, здесь мы отмечали церковные праздники, обменивались духовными книгами и самиздатовской литературой. Обычно наши «агапы» (чаепития) предваряло чтение акафиста или канона. Во всем этом присутствовали элементы конспирации, по телефону общались иносказательно, боялись «прослушки». Православные тогда были у государства на плохом счету.

Так получилось, что из этой маленькой общины как из семени выросло древо дубненского православия. Пришло время, и оно начало приносить свои плоды: стали открываться приходы, строиться храмы, возрождаться духовная жизнь. Одним из главных строителей новой жизни в Дубне в прямом и переносном смысле этого слова стал отец Александр Любимов. В той или иной мере он принял участие в строительстве пяти дубненских храмов. Это значит, что «отныне и до века» в каждом из пяти храмов будет поминаться протоиерей Александр – как «блаженный и приснопамятный строитель святаго храма сего».

Протоиерей Виталий Шумилов, настоятель Смоленской церкви г. Дубны