Русская модель Матисса Печать
16.01.2014 07:02

Мы все время ждем, что вот сейчас кто-­то позвонит в дверь, войдет в нашу жизнь и изменит ее, наполнив любовью и смыслом. Мы годами живем в ожидании случайного звонка, случайного путника, с которым придет чувство, которого ждешь всю жизнь. А человек, который стоит на лестнице, думает о том, что вот сейчас он нажмет на звонок и шагнет в новый мир, где все будет иначе.

 

Когда русская эмигрантка Лидия Делекторская стояла у порога мастерской Анри Матисса в Ницце, она думала: нажать кнопку звонка или нет?

– Мадемуазель, я совсем заждался! Вы войдете когда-­нибудь или нет? Если вам так нравится этот звонок, я вам его подарю. Вы мне нравитесь, я беру вас на работу.

Помощница в мастерской

Волшебные двери открылись, и девушка оказалась в мастерской знаменитого на всю Францию Анри Матисса. У старого художника уже было всё: жена, дети, слава, деньги...  Для нее нашлось только место помощницы в мастерской.

Мадам Матисс долго смотрела на девушку пронзительным взглядом, потом медленно улыбнулась, не чувствуя опасности, ведь Анри любит южанок, а эта русская – блондинка.

– Вам интересно, кем я была для Матисса? – напишет Лидия много лет спустя. – В продолжение 20 лет я была светом его очей, а он для меня – единственным смыслом жизни.

Когда в 1932 году Лидия Делекторская пришла в мастерскую Анри Матисса, ей было 22 года, и она считала, что ее жизнь уже кончилась. Матиссу тогда исполнилось 63. Уравновешенный и жизнерадостный, цветущий и непосредственный, он еще только собирался жить и писать по­-новому. Он подарил ей тишину и спокойствие, она ему – целую жизнь, наполненную внутренним светом.

Матисс работал над огромным панно «Танец», заказанным американским коллекционером Альбертом Барнесом. Он что-­то насвистывал и пританцовывал, вырезая из цветной бумаги фигуры людей. Лидия терпеливо двигала  вырезки по цветному фону и все не могла взять в голову, как человек, разменявший седьмой десяток, может заниматься такими глупостями.

Рядом с Лидией мадам Матисс чувствовала себя спокойно. У помощницы мужа оказался спокойный характер, она добросовестно трудилась, и Анри ее почти не замечал. Когда через полгода его панно «Танец» было закончено и Лидия покинула мастерскую, мадам Матисс даже как­то расстроилась. Лидия, привыкшая к чете Матиссов, тоже скучала.

Женщина с потухщим взором

Через несколько месяцев Амели Матисс потребовалась полусиделка-­полукомпаньонка, и она вспомнила про симпатичную русскую девушку. Теперь Лидия работала и жила в семье Матиссов.

О эти роскошные аппартаменты с видом на сияющее Средиземное море! Эти диковинные вещи: мебель, керамика, картины, ткани. Все такое яркое и такое изысканное, уютное.  Казалось, в этой красоте все должны быть счастливы.

Но на Амели Матисс счастье не распространялось. Она страдала от какой-­то нервной болезни и, главное, от невнимания мужа. Лидия ухаживала за мадам Матисс и жалела ее, как могла, а та взамен рассказывала про всю свою жизнь с этим сумасбродом Матиссом.

Почти 40 лет назад, когда они поженились, Амели уговорила мужа взять в семью его внебрачную дочь Маргарет, которую ее ветреная мамаша вздумала сдать в приют. Через год Матисс начал бредить «Тремя купальщицами» Сезанна. Картину купили, хотя денег не было. Ради этой покупки Амели пришлось заложить обручальное кольцо. Потом были его бесчисленные «одалиски» и воспевание «радостей жизни». Все эти бессовестные Ариэтты и Антуанетты. На их фоне мадам Матисс выглядела женщиной с потухшим взором. Она устала. И, слава Богу, Лидия не в его вкусе.

«Я блондинка, и действительно не была «его типом», – написала Лидия годы спустя. – Вероятно, именно поэтому, когда что­то во мне его заинтересовало, он смотрел на меня тяжелым, изучающим взглядом».

Отдыхая от работы, Матисс иногда приходил поговорить с женой, обычно лежавшей. Молчаливая Лидия сидела рядом и рассеянно слушала их разговор. И вдруг художник замер и приказал ей: «Не шевелитесь!» Раскрыл альбом и начал рисовать. Этот миг стал для Амели страшным, она нутром почуяла опасность.

Роза художника

Первый набросок лег в основу холста «Синие глаза». В тот день у постели жены Матисс как будто впервые увидел Лидию: лицо, руки, волосы... Эта загадочная славянская душа уже год живет в его доме, и где были раньше его глаза?

Найдя в Лидии Делекторской идеальную модель, с середины 1930-­х годов он рисует и пишет ее неустанно. Признанный мастер цвета Анри Матисс возвращается к штриховому рисунку. Чтобы нарисовать портрет одной линией, он делает сотни набросков, часами, днями и иногда месяцами изучая человека, которого хочет изобразить. «Я работаю с натурщиком, пока не иссякает к нему интерес, – говорил Матисс. – Я целиком завишу от своей модели, которую изучаю». Он изучал Делекторскую 20 лет и в конце жизни признавался: «Когда мне скучно или грустно, я берусь за портрет мадам Лидии. Я знаю ее, как какую-­нибудь букву».

Она была его прекрасной дамой, которую он сотни раз создавал на бумаге, причем не повторял, не интерпретировал и не запечатлевал, а именно создавал заново.

«Я полагаю, что для художника нет ничего труднее, чем писать свою розу; но создать ее он может, лишь забыв обо всех розах, написанных до него».

Матисс пишет один шедевр за другим: «Синие глаза», «Сон», «Розовая обнаженная» – все с марта по апрель 1935 года. У художника бессонница, и Лидия позирует ему не только днем, но и ночью.

– Мадам Лидия, вставайте! Одевайте славянскую блузу и вон ту ленту в волосы, и скорее, пожалуйста, скорее, у меня уйдет цвет!

Лидия ужасно хочет спать, и все-­таки она счастлива, кажется, он без нее вообще не может работать!

Мадам Матисс неиствует, не слишком ли много о себе думает эта русская?

«Стоящая обнаженная»

Чтобы Лидия не скучала в мастерской, Матисс развлекает ее всякими небылицами. Рассказывает, что свой первый серьезный гонорар он получил в 40 лет, когда русский меценат Щукин заказал ему два декоративных панно «Музыка» и «Танец» для своего дома. Оказывается, Матисс бывал в Москве и до сих пор не может забыть того волнующего чувства, которое накрыло его в Успенском соборе. Он впервые в жизни увидел русскую иконопись. Она оглушила его чистым цветом и пульсирующим двухмерным пространством. Одухотворенное древнерусское искусство, лишенное прямой перспективы, оказало на Матисса огромное влияние.

Когда он рассказывал о России, Лидия оживала. Уже больше десяти лет она живет в чужих городах и странах, а по ночам ей снится детство и заснеженный Томск, где молоко продают в виде твердых замерзших кругов, а куски замороженного супа носят с собой в сумке.

Матисс не понимает, как можно жить на севере и носить на себе целую кучу одежды. Она ему нравится обнаженной.

Он рисует «Стоящую обнаженную», любуясь ее грацией и естественностью. Этот рисунок, который так нравился Матиссу, стал для него роковым. Семейная лодка художника могла выстоять перед бытом, но оказалась расколотой листком бумаги.

Амели долго смотрела на рисунок, может быть, слишком долго, до полного отчаяния. И в итоге произнесла фразу, которую говорят все женщины: «Или я, или она».

Матисс, всю жизнь чувствуя себя виноватым перед женой, на этот раз сдался. Он собрал волю в кулак и отказал Лидии от места. Лидия ушла без бурных страстей и драм. Матисс, человек предельной выдержки, научил ее быть сдержанной.

Амели вздохнула спокойней. Но с Матиссом приключилось неладное. Его как будто обокрали. Из жизни, а главное – из живописи ушел свет. Мадам Матисс допустила серьезную ошибку: встала между мужем и его искусством. И как только Матисс понял, что не может работать без Лидии, он... позвал ее обратно. И тогда уже ушла мадам Матисс.

Мария-­Лидия

Наступили не лучшие времена. В Европе шла Вторая мировая война. Несмотря на общую тоску и депрессию, Матисс упорно продолжал писать свои яркие жизнеутверждающие картины – просто делал свою работу, понимая, что время дорого. У него страшный диагноз – рак, он очень плохо себя чувствует, не спит по ночам.

17 января 1941 года его оперируют в Лионе. После операции в течение всех последующих 13 лет Матисс практически все время проводит в постели, вставая лишь на несколько часов в день. Лидия ухаживает за ним, а главное, создает ему условия для работы. И вместе с ним сражается за его жизнь и покой, сражается с бессонницей, астмой, отчаянием, беспросветностью и общим истощением.

«С 1942 года у него была ночная сиделка, – рассказывала Лидия своему другу, писателю Паустовскому. – Но когда ему было слишком тяжело, он посылал ее за мной. Если лекарства от астмы не помогали, я садилась у его кровати, брала руку и просто, но настойчиво спрашивала, какая «задняя мысль» его беспокоит. Он обычно отнекивался, но кончалось тем, что находил действительно какую-­нибудь беспокойную, неотступную думу. Мы ее «раскусывали», и я моментально доказывала ему, что в ней нет абсолютно ничего беспокойного, и приступ астмы утихал».

Лидия стала настоящим ангелом­хранителем Анри Матисса. Его невероятная нежность к ней сохранилась в записочках и шуточных посланиях, которые Матисс писал вечером и отправлял ей в комнату с ночной сиделкой:

«Той, у которой нет крылышек, но которая их заслуживает. Мягкость и доброта. В знак уважения!»

«Эй! соловьи ванской дороги, эй! Соловьи дороги Сен­Жаннэ уже защелкали. Ты что ж не слышишь, милашка: Лидия, поднимайся, та,та, та, та, Лидия, вставай, все ждут тебя пу, ту,ту, ту, ту, соловьи в лесу Жаннэ!»

«Поклон тебе, Мария­-Лидия» – эта надпись вместе с рисунком святого Доминика была подарена Лидии Делекторской в конце 1940-­х, когда Матисс работал над «Капеллой чёток» в Вансе. Нарисовав десятки эскизов, он пришел к изображениям, очищенным до чистоты знаков и утверждающим жизнь. Он не стал ничего усложнять. Искусство 80-­летнего Матисса излучает только свет и радость. Персонаж по имени Боль остался в жизни. Матисс не взял его в вечность, не позволил портить божественную картину своего чистого искусства.

«Искусство не должно беспокоить и смущать», – говорил Матисс и убеждал: «У меня нет никакой теории. Я просто хочу, чтобы усталый, измотанный человек, глядя на мою живопись, вкусил отдых и покой».

До последних дней он оставался удивительно светлым и оптимистичным.

Матисс умер у Лидии на руках.

Дерево жизни

За ночь она собрала свои вещи, рисунки и картины Матисса, ей принадлежащие, и ушла из дома. Она не хотела оставаться на похороны, слушать соболезнования и, главное, видеть... мадам Матисс.

Амели приехала в тот же день, с детьми. Она стала полноправной вдовой художника, как будто отвоевав его, уже мертвого, у этой ненормальной русской. Мадам Матисс досталось законное наследство и картины мужа. Лидия ушла из их жизни, не претендуя ни на что.

Она поселилась в Париже, в маленькой квартирке, окружив себя сокровищами, напоминавшими о Матиссе. Она взяла только работы с пометкой L.D. – те, что принадлежали ей. Проигнорировав похороны, она имела возможность не прощаться с Матиссом. Он оставался для нее живым. Она, конечно, понимала, что он уже не постучит к ней в окно, но продолжала жить, думая о нем.

Еще при жизни Матисса Лидия начала дарить его работы российским музеям: Государственному музею имени Пушкина и Эрмитажу. Свои дары музеям Лидия продолжала до конца жизни.

Два раза в год Матисс дарил ей свои рисунки: на Рождество и на день рождения. За 22 года у Лидии собралась приличная коллекция. Помимо подарков, на деньги, которые она зарабатывала у Матисса, она покупала его рисунки.

Все 40 лет, отпущенные ей после смерти художника, Лидия продолжала жить рядом с ним. Его дом достался Амели, но душа каким­то чудесным, незримым образом осталась с Лидией. Они как будто поменялись местами, и теперь уже он стал ее ангелом­хранителем.

«Я верю в нечто вроде «ангела хранителя», – писала Лидия в письме Паустовскому. – Конечно, не с крылышками, а нечто ведущее меня по правильной или нужной дороге. Кажется, я эту волю приписываю чему­то, оставшемуся от Матисса».

Она не написала о нем мемуаров. «О нет, никакого Матисса в домашних тапочках!» Раздарив все, что связано с Матиссом, Лидия оставила себе только воспоминания, как будто боясь облечь их в слова. В ее маленькой парижской квартирке росла огромная монстера – дерево жизни, выращенное из маленького ростка, взятого в доме художника, а под ним сидела роскошная кошка – внучка кошки Матисса.

Анна ЭПШТЕЙН