СРОЧНО!

Домой Добавить в закладки Twitter RSS Карта сайта

Знак художника Печать
19.12.2013 09:00

«Любая работа современного художника должна быть тайной», – говорит Вячеслав Шмагин. Разглядывая его супрематические композиции с иконописными ликами, я понимаю, что за свои слова он отвечает.

Свою систему знаков Шмагин нащупал более 30 лет назад, с тех пор на его холстах появились клейма с «образами» – иконописный контур, кочующий с одной работы на другую, одухотворенный и мистический. Неизменный знак художника.

Последние десять лет Шмагин почти не продает свои работы в России. В подвале ДК «Октябрь», где он руководит Народной студией современного искусства и пишет сам, собрано такое количество картин, что невольно задумываешься о музее.

Вообще для Дубны, в которой живет и работает художник такого масштаба, просто грех не создать музей современного (не натуралистического) искусства. На сегодняшний день в европейских и американских галереях и частных коллекциях находится, пожалуй, больше работ Вячеслава Шмагина, чем в России. 

– У нас в России художник – это такой подследственный, – рассказывает Шмагин. – Подходя к картине, зритель сразу начинает его судить. В Европе я этого не встречал. Они относятся к художнику с уважением.

…Ты хочешь лирическое интервью? Не получится. Я человек-то агрессивный. Этому есть причины. Я же вышел из андеграуда, из выставок на Малой Грузинской, в которых участвовал с 79-го года.

– Если посмотреть цикл ваших работ «Времена года», становится ясно, что говоря: «Я не лирик», вы пишите предельно лирические вещи...

– Ты права.

– И у меня сложилось ощущение, что это все – ожидание Рождества. Все связано с библейской темой. Искусствоведы пишут, что в вашем искусстве «всё – от малого до великого – проникнуто высшим началом».

– Про каждого художника должен быть какой-то стереотип. Но высшее начало, конечно, присутствует. Для меня цвет – это мифология. Мой любимый цвет – синий. Голубизна, даль, неизведанное пространство.

– С начала 80-х годов в ваших работах присутствует ваш фирменный знак – иконописный контур. Это своего рода месседж, послание?

– Это клеймо, душа человека.

– Как оно возникло?

– Знаешь, у меня был сон наяву, я даже испугался. Два раза в жизни со мной такое было. Видение. Христос, и как будто ты с ним разговариваешь. Я понял, что это мой знак, и что его надо держаться и развивать. Так появился абстрактный концептуальный образ. Это мой язык в искусстве.

Вообще всё искусство XX века знаковое. С Кандинского, Малевича, Дюшана. Все это знак. У Малевича – это квадрат и супрематические палочки. Кандинский – колорист, и всё у него вертится вокруг цвета. Вот есть Клод Моне, и все, и больше его никогда не будет. У него был так поставлен глаз, что простой сюжет – стога – превращался в икону. Кандинский, когда увидел эти стога, а ведь взрослый человек, юрист, он просто обалдел и после этого стал художником.

– Вы своим студийцам рассказываете о художниках?

– Конечно. Причем начинаю, например, говорить о Гончаровой, а Лентулова никак не минуешь, потому что он – крестный отец всего ее творчества. Одно цепляется за другое. О времени надо обязательно говорить, и столько подробностей, встреча с Дягилевым. Что происходило в Москве, вообще какая Москва была. Надо же создавать атмосферу. А Москва-то была дровяная, кругом навоз, лошади, пахло дымом. И Гончарова, и Лентулов приезжали в Училище живописи, ваяния и зодчества – им повезло обоим, потому что они учились у Коровина и Серова. Рассказывать можно бесконечно.

– Чтобы вырос художник, нужна среда, которая его сформирует. Что сформировало живописца Вячеслава Шмагина?

– Папа Николай Федорович, мама Зоя Михайловна, бабушка Пелагея. Родители закладывают ребенку вкус, а вкус для художника –  самое главное.

Отец был из Рязанской губернии. Жизнь прожил тяжелую. Три брата – одни штаны на троих. Война, четыре года в плену – в Германии, в Дании, в Норвегии. Приехал сюда, реабилитация, их тут подкормили, подлечили. Отец с мамой познакомился во Фроловском, это 16 километров отсюда. Мама – обычная крестьянка. Вместе они приехали в Дубну, тогда, правда, это был поселок Иваньково. Отец работал на заводе, а мама – санитаркой в больнице. У нее не было никакой профессии. Руки да глаза – вся страна тогда так работала.

– Что помните из детства?

– На заводе был потрясающий гараж, ходили летчики, военные в форме, красивые. Вертолеты прилетали. Мы жили в бараке. Мама, папа, бабушка, коза и я. Рядом была кузня. Запах металла, искры.

Потом переехали на Октябрьскую улицу в коммуналку. Я вставал на рассвете и выходил с гармонью во двор, играл на ней: тыр-дыр-тыр-дыр. Соседям спать не давал. Мне было лет шесть.

Помню праздники во Фроловском с гармонью и частушками, запах дома, нарезные наличники.

– Откуда появилось изобразительное искусство? Была художественная школа?

– Ничего здесь не было. Мама любила вышивать крестиком, и я еще до школы тоже вышивал. У меня в каталоге есть «Колокольчики России», «Розы» и «Ленин» – это я вышивал в детстве. А потом эти вышивки использовал в своих работах, они сейчас в Тверском музее. Там была шикарная выставка – работ, наверное, двести.

С детства я всегда рисовал: танки, войну. Потом срисовывал с книг Сталина, Ленина. Похоже было!

Потом школа. Рисовал стенгазеты с карикатурами. В пятом классе мне повезло, появился учитель по рисованию – Иван Иванович Радов. Это был первый профессиональный художник в Дубне. Он пришел и сразу в коридоре развесил репродукции передвижников. Рассказывал нам, что зеленые деревья на самом деле все по цвету разные, что дали бывают голубыми, но люди этого не видят. От него я узнал, что можно рисовать с натуры. Четко помню свой первый натурный рисунок – лес.

Потом я увидел первую выставку дубненских художников в клубе «Дружба». Радов притянул в Дубну Бориса Павловича Иванова, тоже моего будущего учителя, и художника Юрия Ивановича Сосина. Эти трое – Радов, Иванов и Сосин – воспитали все изобразительное искусство Дубны, за что им большой поклон.

Я ходил в изостудию к Борису Павловичу Иванову с шестого класса. Почти сразу рисовал стекло, ничего не зная ни про тень, ни про рефлексы. Так Борис Павлович меня посадил и сразу гусаром сделал, наравне с дядями и тетями, которым было лет по двадцать.

Потом было Московское художественное училище памяти 1905 года, куда я поступил с третьего раза.

После училища я быстро прошел экспрессионизм, абстракцию, фантастический реализм, сюрреализм, всё пробовал, пробовал, пробовал, изучал историю искусства. А в 1979-м я познакомился с «Малой Грузинской». Впервые увидел там Яковлева, Зверева, Дробицкого, Штеренберга – много всего интересного. Стал участвовать в выставках нонконформистского искусства в Москве и Ленинграде.

Нашел русское искусство, клейма, знак. И пошел в концептуальное искусство. С тех пор работаю с цветом, конструкцией, композицией и передачей эмоции.

– Вы всю жизнь занимаетесь концептуальным искусством и живете в Дубне вне этого культурного контекста. Дубну воспринимаете как мастерскую?

– Вся Америка так живет. Вообще, конечно, тяжело. Студия, где я преподаю – это отдушина.

– У вас есть ироничные, хулиганские вещи. Они более востребованы, лучше продаются?

– А я их и не выставлял, и не продавал. Я сейчас вообще не занимаюсь коммерческими выставками, меня больше интересуют музейные проекты. Вот был хороший проект «Крестодвижение», музейный. Он проходил в трех городах: Санкт-Петербурге, Новгороде и Петрозаводске. На него попали три мои работы. «Расстрел», «Вознесение» и «Красный дом». У Петрова-Водкина красный конь – это олицетворение России. А у меня красный дом – наш сумасшедший совок. Этот проект заканчивался в Петрозаводске, там мои работы и остались. Музей там, кстати, шикарный.

В Ростове-на-Дону в Музее современного искусства у меня была выставка «Раскрытие», там осталось 17 работ. В Москве в Академии художеств я участвовал в выставке «Не квадрат – иная реальность».

– В 2011 году вы начали цикл «Раскрытие». Это удивительно теплые работы, и смотреть на них можно бесконечно. Такое ощущение, что в этот момент с вами что-то произошло. Был какой-то толчок к созданию этого цикла?

– Да. Было лето 2010 года, с ужасной жарой и дымом. А я давно мечтал поплыть по Волге на теплоходе. Мне с детства запала картинка, как мы с мамой плывем на пароходике в Тверь: лето, теплая вода, восход, чайки...

И вот тем безумным летом 2010-го мечта сбылась. Мы с женой Ларисой поплыли по Волге до Кижей через Ладогу на четырехпалубном теплоходе «Феликс Дзержинский» с остановками в Угличе, Мышкине, Ярославле. Какое это было чудо!

И потом я сделал серию этой теплоты, посвященной русским городам, и назвал ее «Раскрытие». Про эти работы мне говорят: «Опять у тебя все желтое…» Они не понимают, что икона – она теплая. И потом – жара. Я писал эти вещи весь следующий год и только при дневном свете.

В этих клеймах мне хотелось совместить русское искусство, русские города, их историю, и супрематизм Малевича и Кандинского.

Анна ЭПШТЕЙН

Фото из архива Вячеслава ШМАГИНА

 

 

 

 

 
 
< Декабря 2013 >
П В С Ч П С В
            1
2 3 4 5 6 7 8
9 10 11 12 13 14 15
16 17 18 20 21 22
23 24 25 26 27 28 29
30 31          
Данные с ЦБР временно не доступны. Приносим свои извинения за неудобство.